Неточные совпадения
А сама шла все за ним, увлекаемая
жаждой знать, что кроется за этой
странной и отважной фигурой.
Женская фигура, с лицом Софьи, рисовалась ему белой, холодной статуей, где-то в пустыне, под ясным, будто лунным небом, но без луны; в свете, но не солнечном, среди сухих нагих скал, с мертвыми деревьями, с нетекущими водами, с
странным молчанием. Она, обратив каменное лицо к небу, положив руки на колени, полуоткрыв уста, кажется,
жаждала пробуждения.
Какое-то
странное волнение охватило Галактиона, точно он боялся чего-то не довезти и потерять дорогой. А потом эта очищающая
жажда высказаться, выложить всю душу… Ему сделалось даже страшно при мысли, что отец мог вдруг умереть, и он остался бы навсегда с тяжестью на душе.
И в этом мягком воздухе, полном
странных весенних ароматов, в этой тишине, темноте, в этих преувеличенно ярких и точно теплых звездах — чувствовалось тайное и страстное брожение, угадывалась
жажда материнства и расточительное сладострастие земли, растений, деревьев — целого мира.
Действительно,
странные вещи приходят в голову человеку, когда у него нет выхода, когда
жажда деятельности бродит болезненным началом в мозгу, в сердце и надобно сидеть сложа руки… а мышцы так здоровы, а крови в жилах такая бездна…
Я убежден, что тут наполовину было самолюбия; мне хотелось удивить зрителей безумным риском, и — о,
странное ощущение — я помню отчетливо, что мною вдруг действительно без всякого вызова самолюбия овладела ужасная
жажда риску.
Я не узнал ее, так она похудела и побледнела; глаза стали большие, окруженные синевою, с
странным нервным блеском; прежде энергичная, полная
жажды дела, она была теперь вяла и равнодушна ко всему.
О, как болел этою задачею и Достоевский! Как
жаждал он права «самостоятельного хотения», как
жаждал этой свободы утверждения к страданию, к вине, ко всему загадочному и
странному!
Засим я помню страшную
жажду. Я лежу на своей постели и не могу уснуть от изжоги и
странного вкуса, который я чувствую в своем горячем рту. Отец мой ходит из угла в угол и жестикулирует руками.
Как только дверцы захлопнулись, молодой офицер почувствовал, что несется к неизбежному, увлекаемый какою-то неизвестною целью — его охватило
странное, невыразимое ощущение. Тысячи смутных волнений поочередно сменялись в его душе: беспокойное любопытство, раскаяние в легкомыслии, радостная
жажда предстоящей любви, которая, во всяком случае, не могла представляться особенно мрачною, так как была возвещена такими прелестными ручками и такою обольстительною улыбкою.
Павел горько и печально улыбался. Он не умел поступать так, как Петров, и целовал этих женщин. Его губы касались их холодного тела, и было однажды, — и это страшно вспомнить, — он, со
странным вызовом самому себе, целовал вялую руку, пахнувшую духами и пивом. Он целовал, точно казнил себя; он целовал, точно губы его могли произвести чудо и превратить продажную женщину в чистую, прекрасную, достойную великой любви,
жаждою которой сгорало его сердце. А она сказала...